— У нас не убивают людей, — твердо сказал он. — Вы пойдете с нами на обратном пути?
А может, и не надо больше ничего, вдруг подумал он. Все же просто. Очень-очень просто. Надо только пойти в лес за дорогой, выбрать сук попрочней, и… и все. «Мне ведь не страшно», — подумалось еще, и он, оценив эту мысль, понял, что ему на самом деле не страшно. За последние два года мучений он не раз думал о таком выходе. Но всякий раз что-то удерживало. То просто страх. То разная надежда — вернуться наконец к маме, встретить хороших людей, в то, что все наладится… Но ведь, наверное, не наладится, если даже родничок высох? Наверное, мир не выдержал. Может, не выдержал в тот момент, когда его, Сашку Белова, разлучили с мамой? Может, миру только этой капельки горя и не хватало? В любом случае он обвалился. Терпел-терпел людское гадство — и обвалился, когда двенадцатилетнего мальчишку решили «воспитывать», отлучив от матери.
— Нет, — коротко ответила женщина, отводя глаза.
Романов попятился. Вышел на лестницу, старательно закрыл дверь. Долго и тяжело дышал, пытаясь изгнать из мыслей яркое пятно фотографии. Потом медленно пошел вниз — мимо трупа с арматуриной в горле и шевелящихся свертков…
Жизнь в поселке была вялой, как трепыхание медузы по волнам. Многие дома стояли или нежилые, или им тщательно пытались придать вид нежилых. Никакой живности на улицах не было, немногочисленные люди жались к заборам. Тут и там стояли брошенные и разграбленные машины, некоторые — сожженные. Были и сгоревшие дома.
Они провели в поселке еще три дня. Отдыхали, помогали местным — больше, впрочем, словами и объяснениями, — договаривались о возможностях встреч и о налаживании связей между Осипенковкой и Поманухами…