— Прошу, — развел руками Романов. — По-моему, вы застряли в мире прошлого, вам не кажется?
От мысли о том, что случилось, не хотелось жить. А от самоубийства удерживало лишь одно: он никак не мог до конца поверить, что произошедшее действительно произошло. Что можно было до такой степени идиотски, до такой степени тупо…
В этом поселке не было той безнадежности, которая поразила Романова в поселке, находившемся под властью Балабанова. Хотя достатком и благополучием и тут не пахло, конечно.
Тут шла торговля посерьезней. Меняли в основном всякую живность, кое-какие продукты партиями и разные запчасти. Но даже в стоящем над площадью ровном гуле не было оживления — какая-то обреченная монотонность.
— Женьку спросите, он расскажет… то есть напишет, — поправился Шалаев. — Этот пацан и еду в барак на заводе носил. И перед папашей своим заступался, когда у того настроение было хорошее, — он делал, как сын просил. Скольких он вот так спас? Не несмышленыш, то-то и оно. А мы теперь за его доброту его убьем?
— Не понимаешь или испытываешь? — усмехнулся Русаков. — Остальные — свободные люди. Рабочие, бойцы по необходимости… свободный, на самом деле свободный народ. А уже в следующем поколении — и осознанно свободный, с воспитанным и культивируемым с детства чувством долга. Основа общества. Не правители по доверенности, как твой Круг. Не вожди, как «витязи». А именно Основа. С теми же, в сущности, правами, что и у нас. Хочешь быть, как мы, — будь. Никаких запретов. Только старайся.