— Похоже, да, — кивнул Муромцев. — Небо да благословит этот год… Садимся в осаду?
— Он почти наверняка убит, — сказал Романов.
Отца Сергей Валохин не помнил почти совсем. Он знал твердо, что отец был плохой и делал с ним, Сережкой, что-то плохое. Иногда, правда, Сергей задумывался. Это знание было странным, потому что все его немногочисленные и смутные воспоминания об отце были скорей приятными: лес, река, ночной костер, большой, сильный мужчина рядом, прогулки с ладошкой в его твердой и в то же время очень ласковой руке… Но воспоминания приходили редко, и Сережка думал, что, наверное, он все это себе выдумал.
«Ты вы что?!!!!!!!!!!!!!!!!! Меня все будут призирать! Я тагда убегу! И буду сведеня посылать с агентами! И не вздумай… — карандаш помедлил, — … те без меня поехать асвабаждать! Я скоро свсем папарвлюс!»
Но он не покончил с собой. Возмутился — очень наивно, почти по-детски: в нашей стране — такое?! Как смеют?! И вступил в бой — так же яростно и беспощадно, как привык в своей «тридцатьчетверке».
Первое, что увидел Романов при въезде на территорию, были двое дружинников, хлопотавших над лежащими на ровно подстриженном газоне детьми — голыми мальчишкой лет десяти и девчонкой чуть старше. Мальчик был без сознания, он лежал на расстеленном полотнище брезента и казался жутко бесплотным. Девочка стонала, хныкала, неразборчиво звала маму и вяло пыталась вырваться из чужих рук.