Уве посмотрел на жирного. Тот что‑то говорил, широкого разевая рот с очень красными — будто напомаженными — губами. Звуки вязли в холодном воздухе, как пули в желе. Шлепала подбородками жена администратора, размахивали пухлыми кулачками "дети", каждый из которых возможно был равен по возрасту коменданту. Только охранник в зеленом отступил на шаг, словно неосознанно хотел отдалиться от патронов.
— Вот ведь непруха, — сказал он скорее себе, чем кому‑то еще.
— Я — смотреть и ругаться за нарушение традиций, — исчерпывающе ответил Махад. — Взяли моду, скотины зубастые, обычаи нарушать…
Готал вновь убрал косичку под шапку и вторично высморкался по ветру.
Время остановилось. Тонкие многосуставчатые руки — точнее уже лапы, с десятком пальцев на каждой — потянулись к лицу Уве. Холанн сам не понял, как он ухитрился задрать ствол и нажать спуск. Винтовка едва слышно щелкнула, мигнула красным индикатором опустошенной батареи. В следующее мгновение — точнее в долю мгновения — короткая очередь из пулемета хлестнула падающего прыгуна, сбив прыжок. Мертвец забился в снегу, размахивая конечностями, как членистыми щупальцами, скрипя и шипя на одной монотонной ноте.
— О, нет… — выдохнул Лино, и теперь в его голосе слышался неподдельный ужас. Пожалуй, не столько от смысла сказанного комиссаром, сколько от непонимания — как вообще подобная угроза может исходить из уст командира Волта. — Ты не посмеешь…