Она слышала дыхание дочери, и нить ее жизни видела явно, плотную, яркую.
Ресницы вон обындевели, смерзлись. А сам разрумянился.
И несколько мелких, которые Райдо поднимает с немалым трудом, его пальцы слишком неуклюжи.
Или же давний, пришедший вместе с ними, страх, который заставляет вспомнить древние времена, где ночь была опасна.
Он догадывается, что там, за этой печатью. Бумага плотная, гербовая. А сургуч вот дрянной, крошится. И Райдо, пытаясь скрыть раздражение, смахивает крошки со стола.
— Да, конечно, — Мирра не очень поняла, но вновь улыбнулась. — Но мы с вами уже не дети…