– И в итоге ты спал только с теми, перед кем не нужно распахивать душу, так?
– На поезд без них, конечно, не сесть, это да… Но все-таки, э-э… Я даже не представлял, что на свете есть люди, одержимые их строительством.
– Как бы тебе объяснить… Тогда стало как-то все равно. У меня перед носом захлопнули дверь и перестали пускать внутрь. Почему – не объяснили. Но если так действительно хотят все, то и пускай, ничего тут уже не поделаешь.
А станционные служащие продолжают призывно кричать в свои мегафоны, отходящие поезда по-прежнему издают гудок за гудком, и автоматы на турникетах все так же молча считывают терабайты информации со скармливаемых им билетов. Ежесекундно прибывающие составы систематично, как прирученные хищники, исторгают из себя плохо переваренную человечину, заглатывают новую порцию, закрывают двери и нетерпеливо уносятся к следующей станции. Толпы людей спешат вверх и вниз по лестницам, наступая друг другу на ноги, и если у кого-то слетела туфля, можно сразу о ней забыть. Всю утерянную обувь пожирает зыбучий песок под названием «час пик». Зазевавшимся бедолагам – и мужчинам, и женщинам – остается лишь долгий рабочий день наполовину босиком.
– И где сейчас эти четверо, чем занимаются, ты не знаешь?
Цкуру кивнул. Похоже, делать вселенские обобщения о жизни – все-таки особенность финнов. Может быть, оттого, что здесь очень долгие зимы? Впрочем, она права. Язык тут, скорее всего, ни при чем.