Мари-Лора силится унять панику. Важно не предполагать худшего. Она проверяет проволоку, ведущую к колокольчику, — на месте. Потом отрывает кусок от вчерашнего батона мадам Рюэль и съедает его, не садясь за стол. Воду — вот чудо! — снова дали. Мари-Лора наполняет два оцинкованных ведра, относит их к себе в спальню. Подумавши, возвращается на третий этаж и наливает ванну до краев.
По вторникам музей закрыт. Мари-Лора с отцом спят допоздна, пьют сладкий-пресладкий кофе. Идут гулять в Пантеон, или на цветочный рынок, или вдоль Сены. Довольно часто заходят в книжную лавку. Папа дает ей в руки словарь, газету, журнал с фотографиями.
Капрал ПВО бежит по коридору к лестнице. «В подвал!» — кричит он. Вернер включает фонарь, убирает одеяло в вещмешок и выскакивает в коридор.
— Фельдфебель, минералы, которые вы сейчас видели, помогли сделать открытия в электрохимии, установить фундаментальные законы математической кристаллографии. Национальный музей обязан стоять выше прихотей отдельных коллекционеров, беречь свой фонд для будущих поколений…
— Мы сдаем город? — спрашивает фон Румпель.
В папином макете тот же перекресток пахнет лишь опилками и высохшим клеем. Его улицы пусты, мостовые статичны; под пальцами Мари-Лоры они — не более чем сильно уменьшенная неточная копия. И все равно папа заставляет Мари-Лору вновь и вновь водить пальцами по макету, узнавать дома, запоминать углы между улицами. И как-то в холодный декабрьский вторник, когда Мари-Лора слепа уже больше года, отец доходит с нею по улице Кювье до ботанического сада.