– Рановато для стопочки, – пробормотал Боголюбов, отводя глаза и от разносолов, и от Леры. Созерцать их почему-то в данный момент казалось ему неприличным.
– Алешенька, за что мне такое внимание? Вот спасибо тебе, дорогой мой, вот спасибо!.. Знаешь ведь, как мне угодить!..
– Может, подвезти? – притормозив, спросил из «Нивы» дядька в фуражке, тот самый, который вчера смотрел, как Андрей тащит картину. – Метель, ядрить твою через коромысло, надо ж такому быть!..
– Кто там?! – И она остановилась как вкопанная.
– Люди есть люди, – процедила она. – Грешные, страшные. Собаки не грешат. Неразумные они. Ни в чем не виноваты.
Боголюбов тоже приставил ладонь ко лбу и посмотрел на скульптуру. Крепкая женщина в длинном платье, которое можно было принять и за древнегреческий хитон, и за русский сарафан, в изгибе левой руки держала сноп колосьев, а в правой кувшин, из которого, по всей видимости, и должна была литься вода. На лбу у нее красовалась повязка, которую можно было принять и за крестьянский платок, и за шапочку Веры Холодной в роли женщины-змеи. У ног стоял ягненок, слегка похожий на собаку римских легионеров.