На участке писателя Сперанского от валившего снега все казалось меньше: дом с деревянными колоннами как будто присел и нахмурился, круглые кусты недоуменно топорщили запорошенные ветки.
– Ширма – это ширма, – сказал Боголюбов, внезапно и сильно разволновавшись. – Ты что, не знаешь такого слова?
Саша походил по кабинету и зачем-то выглянул на улицу. Повертел из стороны в сторону головой.
Из круглой раны вместе с гноем выдавилась блестящая дробина.
Андрей Ильич повернулся и оказался нос к носу с давешней бабулей. Она была как будто на посту, стояла очень прямо, очки держала в руке. Седенький пучок волос на голове вздрагивал.
– Вот взять тебя, – продолжал Модест Петрович, сосредоточенно обтесывая осинку. Лезвие топора взблескивало. – Вроде на вид человек как человек, обыкновенный. А зачем ты живешь? Чтобы другим людям жизнь портить? Чтоб уж у них никакой надежды не осталось на порядочность человеческую, на справедливость? Чтоб уж они передохли все, а ты один остался, победитель, мать твою?.. Чтоб сапоги свои об них вытирать, а лучше, чтоб они тебе их лизали, сапоги-то?..