На допросе в Лукьяновской тюрьме следователь старший лейтенант Колибаба спросил удивительного человека: «Габсбург Вильгельм — Ваша настоящая фамилия?». И получил ответ: «Да, это моя настоящая фамилия». «Другие фамилии Вы имели?». «Других фамилий я не имел. Было у меня прозвище «Вышиванный», которое за мной укрепилось как другая фамилия. Прозвище «Вышиванный» мне дали в 1918 году в период пребывания на Украине, за то, что я носил вышитую украинскую рубаху».
Довго розвідка не верталась, нарешті годині о 2 дня вернулося чоловік 2-оє, куди ж решта ділося — невідомо і сказали, що большовики наступають. Як я почув це, то чомусь мені майнуло в голові: «пропав обід! Та ще й з м'ясом». Знову спинився шарварок, знову безглуздя знову всі хлопці, більш як половина, пішли на линію маючи по 1-й обоймі набоїв. Ніхто не звернув уваги на те, що штабний потяг дернув зі станції аж закурило!!! з штабних залишилося щось двоє офіцерів-артілєрістів та наш сотник, на штабному потязі поїхало кілька і юнкерів, до штабу кинулися в середині бою за інструкціями, але його і слід простив…
Но на этом приключения его не закончились. В 1938 году Австрия объединилась с нацистской Германией. Как офицер запаса австрийской армии Вильгельм прошел курсы переподготовки, но был отчислен из армии по причине подорванного в борделях здоровья — у него прогрессировал туберкулез. Сорокапятилетнего принца назначили в ландштурм — ополчение, куда определяли подростков и стариков. Вместо боевых подвигов «легендарный полковник» затеял судебный процесс со своим старшим братом Альбрехтом Габсбургом.
Удивительно, но объединение Италии привело к… резкому падению боевого духа итальянской армии. Жители итальянских государств, завоеванные пьемонтцами, не хотели сражаться за единую Италию — то есть переименованный в нее великий Пьемонт. От австрийской разведки не удалось скрыть это настроение умов. В 1866 году вспыхнула австро-прусская война. Виктор Эммануил тут же вмешался в нее на стороне Пруссии, надеясь еще чем-нибудь поживиться. Инструкция главнокомандующего австрийской армии на итальянском театре эрцгерцога Альбрехта так оценила потенциальную стойкость нового противника: «Сардинская армия после последних походов сделала большие успехи по части снаряжения, вооружения, обучения, довольствия войск и управления ими, но в нравственном отношении она не поднялась… Прежний рыцарский и монархический дух офицеров, вследствие примеси к ним эмигрантов, волонтеров и лиц, изменивших прежнему своему знамени, значительно ослабел. Между солдатами дух единства и преданности, существовавший в пьемонтской армии, где каждый полк состоял из жителей одного округа, не может более существовать, ибо теперь пьемонтцы в полках составляют меньшинство, в смеси со всеми другими итальянскими племенами, из которых многие не любят военной службы и не расположены к Пьемонту».
Автор такой радикальной «Самостийной Украины» так и не создал собственной политической силы. Вредный характер и некоторые странности психики отпугивали от него потенциальных сторонников. Его Революционная Украинская Партия осталась в основном даже не на бумаге, а в перевозбужденном мозгу ее создателя. Партийные ряды руповцев ограничивались преимущественно личными друзьями Михновского. Как сказали бы сегодня, это была «виртуальная» партия. Ни царское правительство, ни большевики, ни националисты-конкуренты ее даже не замечали. Вершин в политической биографии Михновского было всего две. Летом 1917 года толпа дезертиров, наслушавшись его речей, объявила себя «полком гетмана Полуботко» и вышла на демонстрацию с лозунгом, на котором белым по красному было написано: «Хай живе Міхновський!». Обрадованный великий политик потом долго надоедал знакомым, рассказывая об этом доказательстве своей популярности.
Хуже обстояло дело с изоляцией от литературного русского языка. Пока сидели в деревне под Новоград-Волынским, оборону более-менее удавалалось держать, как в схроне. Но стоило выехать в город или пригласить в гости кого-нибудь из родственников (а они, как на грех, в отличие от помешавшейся на идее тотальной украинизации, Ольги Драгомановой не желали забывать родной русский язык — особенно сестры Петра Антоновича Косача), и вся «чистота эксперимента» шла насмарку. Бациллы великого и могучего языка Пушкина и Толстого проникали в неокрепшее сознание маленькой Ларисы и шептали: «Ты Лося, а не Леся — помни!».