«Працюючи з майже одержимою заповзятістю», по словам Субтельного, Скрыпник добился того, что более 80 % общеобразовательных школ преподавали на украинском языке. Пик украинизации совпал, как ни странно, с голодомором 33-го года, когда кулачество стали уничтожать как класс. Именно в этом году из 426 газет республики 373 выходили на украинском языке. А если мы посмотрим на снимки этого периода, то обнаружим, что все лозунги, призывающие уничтожать кулаков, написаны на украинском языке.
Чикаленко ухватился за голову. В конце концов, это он давал денежки на сумасшедшее предприятие, и он же нес главные убытки. Как бизнесмен Евгений Харлампиевич попытался разобраться в подлинной причине бегства читателей. И пришел к парадоксальному выводу. «Украинский» язык «Громадської думки» был НЕ ПОНЯТЕН самим украинцам. Редакция, по примеру галицких газет, забивала статьи польскими и немецкими словечками — лишь бы они были не похожи на русские. А простой украинец эту дурь не понимал, как не понимает сегодня «летовища» и «етери», которыми морочит головы зрителям наше скудоумное телевидение.
С началом революции стало еще хуже. Лето 1917-го запомнилось в Киеве как время бесконечных массовых акций. «Митинг был сплошным, — вспоминает Полетика. — Он начинался с раннего утра и продолжался до поздней ночи. Ораторы один за другим поднимались на трибуну — это обычно была скамейка, стол, подножие памятника: памятники Николая I и Александра II прекрасно пригодились для этой цели. Но свободы слова, провозглашенной Временным правительством, все же не получилось. Солдаты, толпившиеся на этом перманентном всероссийском митинге, слушали только то, что им хотелось слушать, а именно скорейший мир во что бы то ни стало и раздел помещичьих земель. Ораторов, призывавших продолжать войну для защиты свободы и демократии в России против германского империализма или говоривших о необходимости созыва Учредительного собрания и компенсации, хотя бы частичной, помещикам за конфискацию земли, встречали криками «долой» и сгоняли с трибуны».
В обращении к читателям Боплан продолжил: «Наслаждайтесь на досуге плодами моего труда, наблюдая из своих кабинетов эту красивую и редкостную страну, большая часть которой была заселена в мое время».
Как же так случилось, что Иван Яковлевич попал в «корифеї»? Прозаик он — достаточно посредственный, скучный. «Борислав сміється», в отличие от «Милого друга» Мопассана, на десятки европейских языков не переводили. «Украдене щастя» — тоже не гоголевский «Ревизор». Поэзия Каменяра, за исключением нескольких стихотворных строк, в памяти не задерживается.