Махно Н. И. Воспоминания. Книга 1. — Париж, 1929.
Генералу пришлось выбирать между предательством идеи умозрительной единой Украины и собственной Галицкой армией, которую он любил и жалел.
Ковалевский спокойно досидел на Лукьяновке до самого прихода в Киев Петлюры 14 декабря 1918 года, жалуясь в основном на то, что персонал тюрьмы общается с ним по-русски (какой позор для независимой Украинской державы!), а охраняют его «офицеры-золотопАгонники». Министр так и писал это слово через «А», чтобы подчеркнуть свое призрение к ненавистному антиукраинскому режиму. Но приключения его показывают, почему и сам гетман живым и здоровым улизнул из Киева. Петлюровцы побоялись его трогать, ограничившись собачьим лаем в прессе. Все произошло точь-в-точь, как в Киеве в декабре 2004-го. Компромат слился в хитрых объятиях с другим компроматом. Очень по-украински.
Божко вбил себе в голову, что в него вселился дух Богдана Хмельницкого. Единственный среди украинских политиков XX века он задумал возродить Запорожскую Сечь в полном объеме — с куренями, валами и кошевыми. Свой лагерь он разбил на острове Хортица, где такие же, как и он, полусумасшедшие объявили его атаманом «Новой Запорожской Сечи». Знаки власти — бунчук и булаву — Божко истребовал официальным письмом у директора исторического музея в Екатеринославле — известного казаковеда Дмитрия Яворницкого. Тот чуть не упал в обморок, когда к нему явились воскресшие «запорожцы».
Под «гадкими утьонками» он подразумевал тех деятелей УНР, которые с таким блеском провалили замечательную идею, выношенную Чикаленко, и вместе с ним оказались за границей, не выдержав конкуренции с другими экспериментальными проектами — большевистской красной Россией и ее дочерью УССР.