С этими словами я достал кусок пиленого рафинада из полиэтиленового пакетика, который лежал в набедренном кармане штанов, расколол его обушком ножа и протянул собеседникам.
Почти стемнело, смолк звон молотов на Ковальской улице, когда я, наконец, заколотил в знакомую дверь. Вскоре из глубины дома раздались быстрые шаги, и голос Зденека насторожённо поинтересовался, кого ещё принесло в эту пору.
— Отвезли его к святому отцу на врачевание, да и разошлись в разные стороны: пан Чернин остался раны от пыток залечивать, а мы с попутчиком кто куда: он работу искать, я же снова поставщиков продовольствия подыскивать.
Как выяснилось, келарь обосновался в монастырских подвалах, куда я попросту не додумался заглянуть. Его просторная келья с забранными мутными чешуйками слюды окнами под самым сводчатым потолком на первый взгляд казалась тесной. Это обманчивое впечатление появилось из-за загромождённости помещения разного рода сундуками, мешками, бочонками, горшками, тюками и рулонами. У стены под окном находилось убогое сооружение из козел со столешницей, подобное тем, которые имелись в монастырской трапезной. На краю столешницы лежала грудка разноцветных палочек с разнообразными зарубками, а середину занимали здоровенная медная чернильница, деревянная коробка с птичьими перьями, небольшой узкий нож и большущий фолиант в деревянном переплёте с торчащими в пергаментных страницах разнообразными закладками.
Ну-ка, Йиржик, погляди, есть во вчерашних воротных записях что-нибудь про этого молодца?