Переправочное средство представляло собой бревенчатый плот примерно пятиметровой длины с закреплёнными по бокам двумя лодками-плоскодонками. На плоту сидели с удочками двое пацанов лет тринадцати-четырнадцати настолько типичной славянской внешности, что на мгновение я ощутил себя вдруг очутившимся дома, возле известного всей рыбалящей ребятне заветного ерика. Но наваждение развеялось, как только я попытался обратиться к рыболовам с просьбой перевести на ту сторону. Немецкого языка пацаны явно не понимали, а попытки адаптировать мой русский с вкраплениями украинского к их старочешскому терпели одну неудачу за другой.
— Чего ищешь — всё атыскаем! Хочешь — есть перец красный, хочешь — есть белый! Имбир есть, киндза сухой — тоже есть, немножко покушал — целая ночь с красавицей хорошо! Инжир есть, лукум, тархун-трава: всё такой сладкий, как невинный дэвочка!
— Да так: раб божий, обшит кожей. Вот беда — по-вашему ничего и не знаю, кроме "Avanti!" и "Viva Italia!"…
— Мелкой — нет: последнюю в Великий пост подъели. Купишь сам. Если трапеза будет одобрена — возместим.
Постепенно странноприимное помещение наполнилось людьми. Пришедшие бенедиктинцы присоединились к своему собрату с чтением заупокойных молитв. Послушники же приволокли столешницу из горбыля и перетащили на неё тело, после чего подняли эти "эрзац-носилки" и направились к выходу. За ними последовали и монахи, за исключением того самого, худого, который был рядом со мной при последних минутах умирающего. Кстати, на богослужении я его не видал: похоже, он всё время сидел возле итальянца. Скорее всего, это и есть тот самый брат Иероним, чьё имя упоминал днём приведший меня сюда послушник.