— Я сын того д'Артаньяна, что участвовал в войнах за веру вместе с великим королем Генрихом, отцом нашего нынешнего короля, — ответил д'Артаньян, гордо выпрямившись, насколько это возможно для человека, лежащего на грубо сколоченной скамье в самой беспомощной позе.
— Таково уж гасконское везение, — сказал д'Артаньян как мог беззаботнее. — Мы не бежим от опасностей, они нас находят сами…
— Не стану скрывать, любезный д'Артаньян, кое в чем вы все же правы… Шпагу приобретают не для того, чтобы она пылилась в ножнах где-нибудь в чулане. Однако, боюсь, именно те обстоятельства, о которых вы поминали, как раз и преграждают вам путь в мою роту… по крайней мере, пока…
— Ну, то-то, — удовлетворенно вздохнул д'Артаньян, побыстрее вкладывая свой клинок в ножны. — Вашу шпагу я, с вашего позволения, и на этот раз прихвачу с собой, поскольку имею на это полное право. Не волнуйтесь, она у меня будет висеть на почетном месте рядом с дюжиной других, из которых половина когда-то принадлежала вам и вашим товарищам по роте… Послушайте, Арамис! Откровенно вам говорю, бросьте вы эту дурную привычку — драться со мной. Сами видите, ничего хорошего из этого не выходит — ни тогда, в книжной лавке, ни теперь…
Д'Артаньян подумал мельком, что мнением самих щенков, строго говоря, никто никогда не интересовался. Могло оказаться, что у них имелась своя точка зрения, решительным образом расходившаяся с намерениями владельца псарни. Но он промолчал: как бы там ни было, в словах его собеседника был свой резон — в доме д'Артаньяна не раз топили слабых и болезненных щенков, из которых не могло вырасти ничего толкового, и эта печальная процедура знакома каждому завзятому собачнику…
Именно последнее обстоятельство очень быстро заставило д'Артаньяна перейти от романтических мечтаний к действиям. Хотя он лежал на том боку, где в кармане камзола покоился кошелек, последний ничуть не создавал неудобств, не давил на тело, поскольку был тощим, словно пресловутые библейские коровы из проповеди, которую он однажды прослушал, будучи в Беарне (справедливости ради следует уточнить, что в церкви он оказался не столько движимый религиозным рвением, сколько застигнутый ливнем неподалеку от нее).