И застыл, горделиво выпрямившись, так что бьющее в окно солнце освещало его профиль во всей красе.
— Да подите вы к дьяволу! — донеслось из кабинета. — Добром прошу, убирайтесь к чертовой матери! У меня тут еще два пистолета, и, клянусь всеми святыми, я и вам влеплю пулю, если будете защищать этого совратителя и преследовать меня в моем собственном заведении!
«Он в самом деле настоящий поэт, — с нескрываемым уважением подумал д'Артаньян, притаившись, как мышь. — Я бы и двух строк в рифму связать не смог, а он — эвона, какие кружева сочиняет…»
— Не просто шпагой, — гордо сказал д'Артаньян. — Вот этой самой шпагой… — и он погладил эфес отцовской рапиры.
— Господин кардинал не прощает обмана в серьезных вещах — но, как всякий великий человек, снисходителен к тем, кто устроит безобидную шутку, касающуюся сущих мелочей. Слушайте внимательно, д'Артаньян…
Взгляд г-на Бонасье был затравленным — вполне возможно, истерзанный трусливыми и тревожными ожиданиями, он и в своем квартиранте подозревал шпиона кардинала. Он невольно прижал правую руку к груди — где, под камзолом, надо полагать, и покоилось злосчастное письмо.