— Потребуется согласие его высокопреосвященства… — пробормотал де Кавуа.
— Бродил. Однако, сдается мне, насчет лошадей ты…
— Твое счастье, мошенник, что ты так мастерски исправил ошибку, — сказал д'Артаньян сурово. — Подумать только: какой-то слуга осмелился вскрыть письмо, предназначенное благородному мушкетеру короля! Молчи об этом, как рыба, чтобы не нанести ущерба мне или себе… Понял?
В пакете лежал конверт, запечатанный красным сургучом с оттиском какого-то круглого предмета — вероятнее всего, растопленный сургуч придавили не печаткой, а чем-то вроде набалдашника дамской трости. Надпись была сделана уже другим почерком, бисерным, определенно женским, красными чернилами: «Господину Арамису, мушкетеру короля, в собственные руки».
— Планше! — грозно нахмурился д'Артаньян. — Хороший слуга не задает хозяину таких вопросов!
— Если может королева, можешь и ты, дуреха, — жмурясь от удовольствия, довольно улыбаясь, проговорила герцогиня. — Ну-ка, не болтай и подставь губки… Говорю тебе, будешь умницей, попадешь в Лувр, в спальню королевы… Наша бедная Анна обязана получать маленькие удовольствия, коли уж муженек ей достался недоделанный. Ну, не дури! В этих руках, говорю тебе, побывала королева Франции и многому обучилась, так что благодарила потом…