Не буду касаться злобной ругани по моему адресу. Она характеризует прежде всего самих «полемистов». Плохо лишь, что в обоих «отзывах», поданных в газете под видом «восстановления справедливости», грубо извращается суть моей публикации. «Копытца ангела» направлены не против Шевченко, а против культа «батьки Тараса». Это все-таки не одно и то же. Но если уж редакции «Дня» было угодно затеять полемику вокруг статьи, опубликованной в другой газете, то, может быть, Вы будете настолько любезны, что дадите мне возможность изложить на страницах Вашего издания свою точку зрения? Тем более, что в редакционном предисловии к писаниям Матиос-Павлюка сказаны такие красивые слова о том, как «хорошо, когда бой проходит на одном поле и у различных сил есть возможность честно столкнуться лицом к лицу, виртуозно продемонстрировав убедительность аргументов».
«Украинская национальная идея» построена целиком на лжи. Свет Правды означает для нее смерть. И если эта идея будет положена в основание государственного строительства, как этого кое-кто хочет сегодня, это приведет к далеко идущим последствиям. Чтобы защитить ложь от Правды, придется вновь засекречивать архивы, запирать книги в спецхранах, устанавливать жесткую цензуру, ужесточать политические репрессии. Но ведь все равно через двадцать, пятьдесят, семьдесят лет правда выйдет наружу. И тогда идеологический монстр рухнет, оставляя незаживающие раны в душах целых поколений. Не слишком ли большую цену должна будет заплатить Украина в угоду некоторым «национально сознательным» деятелям?
Можно представить себе гнев генерала, узревшего себя изображенным в роли зазывалы у цирюльника. Он тут же приобрел вывеску, а затем поехал к Энгельгардту, объявив о желании купить у него дерзкого крепостного.
«Имеем огромное количество эпизодов, которые возникли в процессе украинизационной работы, анекдотов, имеющих свою эволюцию, вредительских поступков разоблаченных и неразоблаченных, активных и пассивных протестов» {391},— писал «Голос українізатора». «Такие случаи, когда украинизация принималась с неохотой, хотя б и было осознание политического значения этой меры и разделялось ее принципиальное обоснование, без сомнения, достаточно часто случались» {392},— свидетельствовали «национально сознательные» деятели. Как признавал Шерех, украинизация не получила массовой поддержки в народе. «Рабочие и средний класс были, в лучшем случае, равнодушны. Не сохранилось никаких сведений про какой-либо энтузиазм крестьянства» {393}.
«Что может навредить ясности развития пролетарской литературы в России — ее своеобразному расцвету?» — ставил вопрос сторонник революционной украинизации А. М. Лейтес и тут же отвечал на него: «Этому мешают великие традиции старой русской литературы. Пролетарский поэт, который творит вчерашним языком помещичьей и буржуазной культуры, неосознанно (и психологически неизбежно) заражается языком этой культуры, эмоциональными наслоениями, которые оставила старая культура в русском литературном языке. Бытие определяет сознание. Это касается и „общественного бытия языка“. Не только поэт обрабатывает слова, но и слова, которыми пользуется поэт, обрабатывают этого поэта. Бытие русского литературного языка очень часто создает депролетаризацию сознания многих талантливых пролетарских поэтов, которые этим языком пишут… Нигде так не крепок закон наследования, как в области культуры. Ничто так постепенно не прорастает, как новая культура из культуры старой». Поэтому, считал Лейтес, социалистическую культуру на Украине лучше строить опираясь на украинский литературный язык, «не загипнотизированный мертвой культурой прошлого» {283}.