Активно использовались силовые методы и в других сферах деятельности украинизаторов. «Советские органы привлекали к ответственности ряд лиц за уклонение от украинизации и уволили многих с работы»,— с удовлетворением отмечалось, к примеру, в тезисах доклада «Национально-культурное строительство на Киевщине», подготовленных известным украинизатором Самуилом Щупаком и утвержденных XV Окружной партийной конференцией Киевской организации КП(б)У. Правда, как подчеркивалось в тех же тезисах, несмотря на все украинизаторские потуги, в учреждениях «между собой служащие еще в большой мере разговаривают на русском языке», с чем, по мнению участников окрпартконференции, следовало «решительно бороться» {379}.
Население Киева насчитывало тогда 116 тысяч человек. Это непосредственно в городе. Перепись, однако, проводилась не только там. В документах Юго-Западного отдела ИРГО отмечалось, что некоторые предместья Киева (Шулявка, Соломенка, Протасов Яр, Демиевка, Саперная слободка, а также поселки около кладбища на Байковой горе), хотя и находятся за городской чертой, но «составляют существенную часть города Киева, как по занятиям жителей, так и по своему значению в общей городской жизни». С учетом этих предместий численность жителей увеличилась до 127 тыс. человек. Из них — почти 72 тыс. мужчин и более 55 тыс. женщин.
Не оправдывая галицких украинофилов, нужно все-таки признать, что иного выхода, кроме пребывания в «сиянии австрийской лояльности», у них не было. Эти деятели попадали в парламент только благодаря поддержке власти и уже поэтому не могли входить с ней в конфликт, что при борьбе за интересы народа было бы неизбежно. К тому же украинофилы считали, что нищего и бесправного мужика легче увлечь «украинской национальной идеей». «Если нашему хлопу дать немного достатка, то он будет лежать под грушкой и ничего не будет делать» {473},— говорил в узком кругу один из лидеров галицких «национально сознательных» К. Сушкевич.
«А крестьяне? Это же для них издается большинство наших книжек и периодики; значит, и приговор их для нас должен быть самым интересным. Крестьянин — очень строгий и немилосердный критик: он поставит нам на вид все обвинения, которые мы слышали и от врагов, и от „тоже малороссов“, и от сознательных украинцев. Если крестьянин не разберет в книжке или газете сколько-то слов и из-за этого не поймет написанного, он бросит и скажет, что оно „не по-нашему“ написано… Еще и посмеются крестьяне с этих чудацких писаний» {188}.
Другое дело, что авторы таких книг, пропагандируя украинский язык, сами оставались русскоязычными. Невероятно, но факт: русский язык был родным для большинства украинских писателей дореволюционной поры от Ивана Котляревского до Панаса Мирного. (Сомневающиеся могут открыть хотя бы собрание сочинений того же Панаса Мирного и посмотреть, на каком языке переписывался он со своими детьми. Или почитать опубликованные черновики писателя, чтобы убедиться, на каком языке составлял он планы своих украиноязычных произведений {75}.) И известный украинофил поэт Павло Грабовский имел все основания написать Ивану Франко: «У нас по Украине много таких, которые пишут по-украински, а говорят по-московски» {76}. Грабовский спрашивал, так ли обстоит дело в Галиции? А в Галиции с языком была особая история.