Как и положено «национально сознательному» деятелю, вину за столь печальное положение «рідной мовы» Модест Левицкий возлагал на «запрет 1876 года». Дескать, из-за этого запрещения основная литературная деятельность была перенесена на галицкую почву, «а эта почва многим отличалась от нашей, особенно левобережной, так как очень сильно влиял на нее польский язык». И «когда с 1906 г. появилась возможность издавать периодику и на российской Украине, то пришлось перенести из Галиции чуть ли не весь тот лексический материал, который был создан там на протяжении 30 лет. Поэтому-то газетный язык наш отдает галицизмами и кажется трудным и необычным российским украинцам, которые не читали и не читают галицких изданий» {190}.
Все это очень тревожило австрийское правительство, не без оснований опасавшегося, что языковая близость восточных провинций Австрийской империи с Россией в конце концов приведет к их воссоединению. Еще в начале XIX века, когда львовский митрополит обратился к властям с просьбой разрешить преподавать в народных школах для галицко-русского населения на местном наречии (а не на польском языке), галицкий губернатор Гауер ответил, что такая мера нежелательна по «политическим причинам», поскольку народные говоры галичан являются «разновидностью русского языка» {78}. В том же духе высказался позднее наместник австрийского императора в Галиции граф Голуховский (поляк по национальности). Он заявил, что введение в галицкие школы народного языка будет стимулировать интерес учащихся к произведениям русской литературы, усилит тяготение населения к России, даст «лозунг к русификации края» и, в конце концов, приведет к воссоединению галицких земель с Россией {79}.
Как на причину сложившегося положения указывалось на то, что украинский «национально сознательный» интеллигент «окружен равнодушными, темными, отсталыми людьми». Выход газета видела в активизации работы самих интеллигентов-ненькопатриотов по пробуждению «национальной сознательности» в окружающих: «Та Украина, за которой он тоскует,— она не далеко (в пространстве); нет, она тут же, рядом с ним. Только она спит, будто замерла, и лучшим сынам ее, которые уже сами пробудились и просветились, им нужно победить тьму и равнодушие, чтобы приблизить к себе более отсталых, приблизить Украину» {612}.
Во время гражданской войны многие большевики, работавшие на Украине, отмечали, что все так называемое «украинское национальное движение» — фикция. «Игры» в создание отдельной Украинской ССР они считали ненужными, поскольку население Украины вовсе не требует отделения от России. Не только рабочие, но и «99 процентов украинского крестьянства абсолютно не интересуются вопросом о самостоятельном украинском Совнаркоме» {294}. Тем не менее руководство советской России (в том числе председатель Совета народных комиссаров В. И. Ленин и нарком по делам национальностей И. В. Сталин) настаивало: отдельная (по крайней мере административно) советская Украина должна существовать. («Недавно еще говорилось, что украинская республика и украинская национальность — выдумка немцев. Между тем ясно, что украинская национальность существует, и развитие ее культуры составляет обязанность коммунистов» {295},— заявлял И. В. Сталин на X съезде РКП(б), не приводя, впрочем, никаких доказательств существования такой национальности.)
«Подавляющее большинство слов, которые принято считать „русизмами“ в украинском языке, на самом деле, являются „древнерусизмами“, которые такие же русские, как и украинские. Изъятие их из современного украинского языка было бы равнозначно отречению от нашего древнерусского наследства» {651},— замечает современный украинский ученый П. П. Толочко.
Интересно, что против «реформаторов» выступил сам изобретатель самостийного правописания П. А. Кулиш, чье изобретение (правда, в несколько модернизированном виде) теперь активно использовалось в Галиции. «Клянусь,— писал Пантелеймон Александрович галицкому украинофилу О. Партицкому,— что если ляхи будут печатать моим правописанием в ознаменование нашего раздора с Великой Русью, если наше фонетическое правописание будет выставляться не как подмога народу к просвещению, а как знамя нашей русской розни, то я, писавши по своему, по-украински, буду печатать этимологической старосветской орфографией. То есть — мы себе дома живем, разговариваем и песни поем не одинаково, а если до чего дойдет, то разделять себя никому не позволим. Разделяла нас лихая судьба долго, и продвигались мы к единству русскому кровавой дорогой и уж теперь бесполезны лядские попытки нас разлучить» {94}.