— И опять же — мы очень ценим эти излияния. Но даже если мы потратим минуту на каждый ответ, нам потребуется тысяча минут. Вы вдумайтесь: шестнадцать часов — только чтобы черкнуть пару слов. Ох батюшки, я как будто жалуюсь.
Всю неделю она вспоминала, как удалялся его силуэт, как потянулись к ней его сильные руки, всю неделю смотрела на большой зеленый лимон — сохранила его, вотще понадеявшись, что, если дать лимону время, он созреет на столе. Лимон все зеленел.
Пит Рамирес оказался пресным красавцем несколькими годами старше Мэй, а в офисе у него не было ни стола, ни кресел, ни прямых углов. Офис был сферический, и когда Мэй вошла, Пит разговаривал по гарнитуре, размахивая бейсбольной битой и глядя в окно. Поманил ее и закончил беседу. Правую руку протянул Мэй, левая не отпускала биту.
— Привет, Мэй, привет, зрители и подписчики Мэй.
— Ты знаешь, сколь иной была жизнь геев до того, как они стали выходить из шкафов?
— Ну да, но это ведь как минимум неловко. Выходит, что это часть меня, — по крайней мере все мои знакомые так решат. И для всех, с кем я еще познакомлюсь, это будет часть меня. Они станут со мной встречаться, разговаривать со мной, но во мне будет и такая вот часть. На меня наляпали этот новый слой, и, по-моему, так нечестно. Это как если бы я узнала, что твой папа — бывший куклуксклановец…