Виктор выпустил акулу, и она, словно заранее, глядя через оргстекло, мысленно планировала трапезу и уже вычислила расположение блюд, ринулась вниз, цапнула самого крупного тунца и пожрала его в два приема. Пока тунец зримо странствовал по ее пищеварительному тракту, акула не мешкая подъела еще двоих. Четвертый барахтался у нее в челюстях, а зернистые останки первого уже сыпались из акулы снежком.
— И что мы считаем себя лидерами в области социальных медиа, на переднем крае?
Мэй сделала паузу, а потом, отвергнув полдюжины колкостей и выбрав дальнейшее молчание, решила, что будет великодушной. Потому что Мерсер ей больше не нужен, потому что она теперь важный, объективный двигатель мировой торговли, а в «Сфере» может выбирать из двоих (причем один — вулканическая, каллиграфическая загадка, перелезает через стены, чтобы взять ее сзади); в общем, она может себе позволить великодушие к бедненькому Мерсеру, к его косматой голове и нелепой жирной спине.
Они попробовали еще десяток и в конце концов остановились на колокольном звоне, далеком и загадочно гулком, точно звонили в далекой церкви.
Мэй подняла лицо к витражному потолку — к сонмам ангелов — и подумала, что роль мученика Мерсеру понравилась бы.
— Нет, — сказала Хиллари. — Эта штука на одного, и он всем известен — Том Стентон.