– Ну и правильно! – отрубил Иван. – Как говорят у нас, в Америке… – И мальчик заговорщицки подмигнул гимназисту: – Если тебя ударили по щеке – подставь другую, а потом – уход под локоть и прямой в челюсть.
– Так ить, паныч, я ж не знал, что он ваш знакомец! Вижу, лезет, охламон, во двор не спросясь, ну и призвал к порядку. Потому как не велено. А ежели вы его знаете, то тогда, конечно, завсегда, тогда с нашим удовольствием… – И блюститель чистоты обернулся ко мне с гримасой, которая, надо полагать, должна была изображать расположение и приветливость. Ага, так я ему и поверил – ухо-то вон как болит.
– Эй ты, жила! А ну стой! Потолковать надо! Что, струсил, сбежать решил?
Владелец лавки оказался вовсе не немцем – это был венский еврей Ройзман, несколько лет назад купивший часовую лавочку у самого Штокмана, отъехавшего в свой родной Гамбург. Однако московская публика, верная своим привычкам, продолжала называть лавочку по имени прежнего хозяина, несмотря на то что вывеску давно уже украшало гордое «Ройзман и брат. Торговля часами и полезными механизмами. Вена, Берлин, Амстердам».
– Ну да, сразу, – ответил мальчик. – То есть не совсем. Сначала я студентов увидел, которые посреди двора сидели, – они еще скамейку вытащили, Фомич потом ругался. Ну а потом, когда мимо пробегал, я и подворотню разглядел. Студенты ее загораживали, вот сразу и не заметил.