Хайнц искренне надеялся на помощь французов, что вместе с немцами встанут плечом к плечу супротив, как писалось поначалу во многих европейских газетах, «диких азиатских полчищ, затмевающих своими зверствами все жестокости Аттилы».
– Не могу бросить, Мики. Пятнадцать лет один и тот же запах всю душу выворачивает… Горелое мясо, жареная человечина! У меня в Афганистане парни в БТРе сгорели, от пламени тела скукожились, в головешки превратились. Как вспомню ту копоть, так всю душу наружу выворачивает, только табак и спасает!
Породниться пожелали обе стороны, только Шульц надеялся на немецкую скромность торжества и никак не ожидал русского размаха. Будущий зять попенял ему на какое-то «жлобство», и Генрих покорно, как говорят моряки, последовал в кильватере.
– Националисты оказались так сильны, что заставили красноармейцев отступить восвояси?
– Ну и вид у тебя, брат, краше в гроб кладут! Ты как лягушка, такой же зеленый и с пупырышками. Сейчас мы тебя лечить будем, первейшее средство есть, махом на ноги поставит!
«Рановато еще списывать «Старика» со счетов – гениальный ум, он себя покажет, хоть и болезнь скрутила. Но годик протянет, а я там бразды и перейму. Здорово я их уделал, сидят, глаза поднять боятся!»