Но даже если сибирская элита – интеллигенция, офицерство и купечество не жаловали пришлых, что говорить о старожилах и казаках, чьи крепкие и зажиточные хозяйства за годы гражданской войны постоянно подвергались всяческому разорению со стороны бедных «новоселов».
Генрих осушил ее в три приема, и наступило облегчение – мучительная сухость исчезла, можно было говорить и дышать, вот только голову продолжало ломить, как от сильной контузии.
– Кухня уже поспела, сейчас ваших солдат покормят. В животе небось урчит, какой день без горячего?
Куда только не бросала судьба лихого авиатора за прошедший год – от заснеженной ледяной Сибири до берегов синей Вислы, покрытых осенним багрянцем, от выжженной степи Таврии, где бесчинствовали банды батьки Махно, до королевского дворца в Бухаресте, где на него заискивающе смотрели фрейлины румынской королевы.
– Архизамечательно! Пусть Церетели со своими меньшевиками получит наглядный урок соглашательства! А мы обратимся с воззванием к народам Закавказья и Востока, поддержим их в справедливой борьбе за свободу и полностью сорвем агрессивные замыслы царизма! Но чуть позже, не стоит преждевременно дразнить гусей… Сейчас нужно бросить все силы на запад и к лету советизировать Францию. Мы успеем, Лев Давыдович?
Рядом с Тирбахом находился помощник командира «Утки» капитан-лейтенант Кюхельбекер, остзейский немец, ставший русским морским офицером по примеру своих предков, что уже полтора века ходили по морям под Андреевским флагом. И служили честно – летом 1919 года отважный моряк вывел свою подлодку из Севастополя и дошел до Новороссийска, имея на борту меньше половины штатного экипажа, причем в большинстве своем состоящего из офицеров армии, казаков, вчерашних гимназистов и прочих штатских. Ушли из-под самого носа англичан и французов, которые с рьяным ожесточением принялись уничтожать русские корабли, не желая передавать их ни белым, ни подступавшим к городу красным.