– Высоту стали быстро терять, пилоты на вынужденную посадку пошли, а я с ними остался. А потом поздно стало, внизу взлетка видна, но еще далековато. А там раз, и все – плоскости на уровне колокольни, парашют не раскроется! Думал все уже, разобьемся к бениной матери!
С такой стойкой ненавистью Дзержинский еще не встречался и порой с тоскою вспоминал Москву, где спокойно и без всякой охраны мог ездить по городу, не боясь покушений на свою жизнь. В Первопрестольной к нему относились с животным, нескрываемым страхом. Русские белогвардейцы и эсеровская сволочь сразу же прочувствовали на своей шкуре, что с ними миндальничать не будут.
Но и так тысяча верст расстояния при семи часах полета казались сейчас Михаилу Александровичу невероятным подвигом, который он и собирался сегодня совершить.
Арчегов хмыкнул, глядя, как чуть наморщился Михаил Александрович от такого замаскированного ругательства – не любил монарх, когда вот так аргументы подбирали. А ведь сам мог душу облегчить крепким словцом, особенно когда любимым фотографированием занимался у громоздкого аппарата, и, позабыв обо всем на свете, не скупился на эпитеты. Впрочем, генерал за таким занятием своего венценосного друга видел только раз…
Большинство из них стояли недавно на достройке у стенок заводов или еще на стапелях в Николаеве. Их удалось ввести в строй в прошлом году, как раз перед началом войны с Румынией, – четыре «генерала», вооруженных парой 130-мм орудий каждый, три подводные лодки, две из которых принадлежали к новому типу «Американского Голланда», четыре больших тральщика, переоборудованных из английских китобоев, и недавно пришедших от берегов Туманного Альбиона.
В потрескавшиеся губы уткнулось горлышко жестяной фляги, и кислая живительная струя принесла невероятное облегчение – Гудериан жадно глотал вино, чувствуя, как все его изможденное тело возрождается к жизни. Будто в русской сказке о «живой воде».