Бронированная стена из полусотни машин грозно двинулась вперед, уходя в туманную утреннюю дымку, и дрогнула перепаханная взрывами земля от лязгающих по ней гусениц.
– Спустя четыре года мы снова здесь, Александр Васильевич! Я о таком прошлой зимой и помыслить не мог, когда от большевиков на Маныче и Дону с трудом отбивались!
Мерзость, а не погода, одна слякоть – постылая бесконечная осень, и нет радующего душу белого снежка, искрящегося искрами, да морозца, что слегка прихватывает раскрасневшиеся щеки. Отсутствует тут русская широта, все уныло и мерзко, смотреть тошно…
– Нам не до сантиментов, революцию в перчатках не делают! Но чтобы утвердить в Польше советскую власть, нужно истребить панство до последнего человека. Пся крев! Страна буквально засорена враждебными элементами, и так по всей Европе! Если мы потеряем хотя бы день и не усилим натиск, дадим буржуазии передышку, то собственными руками погубим начатое дело мировой революции!
Вот только судьба в очередной раз сделала фортель – не думал и не гадал молодой майор, что станет воевать плечом к плечу со своими недавними врагами, большевиками, против ненавистного векового противника – панской Польши, что решила загрести себе русские земли.
Русский офицер в таком искреннем изумлении посмотрел на Гудериана, что немец растерялся. Спроси его неделю назад, Хайнц бы нашел, что ответить, но сейчас растерялся. За последние дни слишком многое изменилось в его жизни, и появились совсем иные вопросы, на которые он никак не мог найти пока ответа.