Я был готов к разным вариантам. Выскочившее лезвие могло подрезать ногу. Могло не выскочить вообще, заблокировавшись о препятствие. Могло оттолкнуть руку назад, не вонзаясь в плоть. Но Штучка поступила иначе.
Взобраться на палубу было несложно, тем более когда это дело прикрывали три десятка лучников, а под ногами ревели в сотни глоток почуявшие приближение свободы рабы. Без потерь не обошлось, но это лишь из-за большого количества надсмотрщиков — назвать их сопротивление отчаянным не поворачивался язык.
— Зеленый! Если я вернусь, то первым делом тебя на бульон пущу!
Внезапно давление на плечи резко ослабло, и я в последнем рывке выскочил на почти свободное место, ощущая себя новорожденным, вывалившимся на свет божий. Слева в прорезях забрала различил неплотную стальную стену — вражеский строй на фланге был жидковат и растянулся до самой воды: боялись обхода. Там и сям расчетливо рубились латники и дружинники, медленно пятясь под натиском все более утончавшейся шеренги врагов, далеко обогнавших остановившиеся по центру основные силы, — быстро пройти по сбившейся массе наших бойцов они там не смогли. Многие ополченцы, выскакивая из давки, тоже пытались действовать из-за спин более серьезных товарищей. Воевали здесь спонтанно и зачастую бестолково, но перспектив все же побольше, чем напротив тех проклятых троп.
— А кто ж его знает… Древнее место. В таких всякое бывает. Погань в некоторых любит обосновываться. Доводилось мне ровные потолки видеть. И стены тоже.
Напильник-кресало в левую руку. Пальцем прижать к железу «колбаску» из завернутого в обгоревшую тряпицу мха. Пирит в правую ладонь, прицелиться, ударить. И огласить округу выражениями, свойственными специфическому слою пласта русского языка. Даже замороженным конечностям больно, если по ним стучат камнем.