— Нет. Бог милосерден и справедлив, — монах махнул для пробы ножом, а крюк опустил почти до самой земли. — Но во мне милосердия не осталось. Так что — обычная резня.
— И ваш общий секрет он так же сообщил мне, с не меньшим удовольствием! А оборотни, как мне рассказал любезный капитан Швальбе, с коим вы, к сожалению, незнакомы, ужасно предсказуемы.
В тесном, с позволения сказать, «зале» с низким закопченным потолком сидели трое, они как по команде уставились на гостя. Опытным глазом Вольфрам выделил кабатчика, толстого, как бочка (интересно, подумалось ландскнехту мимолетом, а кабатчики вообще бывают худые?). И двое крестьян, явно местных, судя по достаточно свободным позам. В незнакомых местах селяне всего боятся, жмутся по углам, чем и привлекают к себе внимание лихого люда.
Капеллан крутил пергамент и так, и этак, пуча глаза и сдерживая рвущийся наружу смех. Но наконец естество взяло верх, и громоподобный, неприличествующий духовному лицу хохот вырвался наружу, словно бомбарда жахнула.
Но, оказалось, что даже у привычного солдатского цинизма и свинства есть граница. Не настолько Гунтер и его солдаты зачерствели, чтобы обрекать на лютую смерть стольких. В воинском походе — обобрали бы, не задумываясь. Но скормить нечисти… Собой жертвовать проще, это еще Иисус показал. Да и привычнее как-то…
— Гунтер, сукин ты кот! — всплеснул руками Йожин. — Чертов сукин кот! Припереться в логово троллихи, предложить ей — некрещеной! — супружество, да еще требовать королевского приданого! И ведь живым ушел!