Было бы неплохо наткнуться на кино. Дурацкое, слезливое, нелепое и мелодраматическое…
Лукаш все помнит и должен бы знать, даже во сне, что останется жив, что пули его пощадят, обязан помнить, ведь помнит же, что переводчик раз за разом вытирает лицо носовым платком, а над телом убитого оператора вьется двенадцать мух… Сколько мух и про носовой платок помнит, а то, что выживет – нет, никак не может запомнить. И каждый раз – тысячу? – вначале искренне надеется, что расстрел отменят, а потом, когда следует команда «Огонь!», успевает испугаться. Так испугаться, что сердце замирает… замирает… и пропускает мимо себя пулю…
– Да в Вашингтоне накопитель. В Вашингтоне. Я его вместе с водкой и сигаретами лейтенанту Великих на чеке отдал. Записку сопроводительную написал, когда выходил из машины до ветру… безадресно. Просил подержать у себя, а через три дня, если я не появлюсь, связаться с тобой… – Лукаш закрыл глаза, прислонился к дверной раме. – Вы меня подставляете, обманываете, на верную смерть отправили, а я зачем-то все равно работаю на вас…
Наверное, Джонни даже обрадовался, что возникла возможность эту бумагу наконец предъявить. Шериф смотреть не стал, предпочел проверить права и документы на машину. И был совершенно прав, еще тогда отметил про себя Лукаш.
Но кино сейчас в телевизоре не сыскать. Все показывали Вашингтон. И местные каналы, и зарубежные. И все говорят-говорят-говорят…
– Ты смотри, доктор, а порядочный! – восхитился Петрович и усадил Лукаша в кресло.