После пятидесятой открытки, подписанной своей рукой – Персен настоял на этом, объяснив, что уже вскоре эти открытки станут редкостью и будет некрасиво, если на них окажется факсимильная подпись сеньора Майнце, а не самолично выведенные каракули, – у меня свело пальцы, я отложил авторучку и принялся перебирать оставшиеся двести.
– Наверное, – сказал я, но представить этого не смог. Он так легко говорил об этом, словно ничего изменить было нельзя. – Но разве это не есть "навязывание своих взглядов"? И почему Союз должен отдавать российские территории непонятно за что? И черт те кому?
К счастью, Серый думал не долго. Я не успел прочесть свежий номер Forbes, а он уже перезвонил и коротко бросил:
Сэр Френсис внезапно швырнул полупустой стакан в стену, проследил за появлением мокрого пятна на шелковых обоях, резко крикнул:
Одет он был в легкий шерстяной костюм, весьма франтоватого вида, темный с редкой бежевой полоской, идеально сидевший на подтянутой фигуре князя. В кармашке, как у заправского денди, виднелся искусно сложенный платок. Вокруг ворота белоснежной сорочки вился модный шелковый галстук, манжеты были украшены запонками белого золота с блестящими зеленоватыми камешками. Он выглядел так, словно пришел фотографироваться на обложку The Time.
– Но это еще не все, – сказал Серый, наполняя стаканы. – Подумай еще вот о чем… Твое здоровье! Подумай вот о чем: может ли знать человек со здоровыми зубами о том, что такое зубная боль? Можно ли ему это объяснить словами, образами?