А в лагере тем временем все утихало. Как–то сразу исчезли световые шары. Солдаты возвращались на свои места, матерясь и проклиная всех кого возможно, хотя замечая юную Виту, замолкали, жадно пожирая глазами. Мои тоже пришли организованной толпой, сели, тихонько сидят, даже слова никто не скажет.
Моя сотня была третья, поэтому мы не спешили. Нас загнали в бараки, чтоб не морозить. Я прилег. Несмотря на то, что я выглядел расслабленно, после слов о битве у меня прошел холодок по спине. Сердце билось, как бешеное, дыхание было прерывистое.
По мере доклада целителя лицо владетеля светлело. Он сам, будучи неплохим воином, понимал — раны неприятные, но не смертельные. Его сын будет жить, а значит, все отлично. Можно возвращаться к делам. Прямо на глазах опечаленный горем отец становился прежним невозмутимым владетелем, в руках которого тысячи жизней.
А я ведь тоже хорош — капрал, а наложил в штаны и молчу. Наша сила в строю, а мы деремся так, будто каждый сам за себя. Как можно больше набираю в легкие воздух и что есть силы, кричу: — Щитом! Бей! — мне даже показалось, что на секунду все замерло, что вряд ли.
И вот в своем мире я служил в армии, я был заместителем командира взвода, сержантом, там тоже было сложно, но решения находились всегда, нужно было только не бояться взять на себя ответственность. К своим обязанностям я относился всегда чуть с большим рвением, чем это было нужно, может, это и было не совсем правильно, но для меня и для моих принципов это было очень важно. Я не любил негативного проявления дедовщины, такого, как избивание, чмырение, стирка носков и тому подобное.
— Влад, давай пройдем в зал. Я не хочу, что бы нас раньше времени видели, — да, нужно слиться с толпой.