— Ходил к Чернигову… беженцы… майно от мёртвых оставшееся…
Ещё в начале ноября Аким с Яковом перебрались из столь достопамятных мне сеней возле «гаечного недостроя» в тёплую избу. Недалеко — через дверь. Я туда и сунулся. Сидит задумчивый лаоконист Яков на лавке и тачает сапоги свои. Мрачный какой-то… Он и так-то… А тут — и вовсе… «тачальник-молчальник».
Давно к местным приглядываюсь и заметил… Странно — нигде у попаданцев не встречал внятного анализа пластики аборигенов. А ведь это просто по глазам бьёт.
— А ты не боись, не боись! Я и об дурне твоём подумал — бабёнку ему яловую из «паучих» подогнал. Твой-то Меньшак на ей трудился-трудился, а без толку. Придурку твоему — всё едино. А? Что скажешь, Иване?
Зрелище двух смутно белеющих девичьих тел дополнялось деталями искушенного воображения взрослого мужчины и взбесившимися чувствами подростковой гормональной системы. Вроде бы я же не так давно, а уже… Куда тут эту дурацкую кружку поставить?
Есть такое явление: ассоциативный кретинизм. Мне оно вполне свойственно. Мысль о «болтающемся повешенном» заставила меня инстинктивно перевести взгляд на низ своего живота. Не висит. Совсем не болтается. Торчит. Как колокольня. Найду колокол и позвоню.