Вчера вечером княгиня изволила слушать музыку в исполнении юноши-лютниста. Князю донесли, расцветив факт музицирования домыслами, намёками и понимающими ухмылками.
Вернул руку на место как неживую. Заново обмотал волосами и затянул. Девка несколько подёргалась, обмякла и поутихла. Теперь — назад. Под всхлипывание этой дуры и всхлюпывание её крови. Не замараться бы — подол рубахи придётся взять в зубы, а штаны сдвинуть дальше, ниже колен.
Здесь — не найдёт. Поднять даже одну руку — сдохнуть.
Прислужник вился вокруг роем мух. Оказывался одновременно со всех сторон, подталкивал, тянул, направлял и выпроваживал. При этом — ни одного жёстко фиксируемого прикосновения. Ошалевший Аким как загипнотизированный двинулся следом. Мы с Яковом — тоже.
Ставим эту дуру, я имею в виду — колоду дубовую, вертикально посреди поварни, насыпаем горсточку зерна, и… колотим. Пестом. Дубина в полпуда весом. Руки поднять — опустить. Толчём.
— Я говорил тебе — какую цену готов заплатить за своих людей? И — взыскать. С чужих. И стократно — со своих. Своего предавшего. Ты — предал. «Мальчишки пинаются»? Это была не забава, это — избиение, унижение.