– Что там? – спросил Холмс, стоявший спиной к окну.
Вскочив от избытка чувств, Ван Хелзинг принялся шарить по карманам в поисках новой сигары. Доктор протянул ему «Гуркху», но профессор не заметил дружеского жеста.
В прихожей нам довелось выдержать бой с бабой Фимой. Как раньше нас не хотели впускать, так теперь не хотели выпускать. Предлагали чай, компот, ужин. Зазывали дружить домами. Подписывали влиять на младую Анну Игоревну. Сулили обильную рекламу по сарафанному радио. Сбежать удалось лишь тогда, когда Тюня взяла у Серафимы Петровны номер ее мобильника – да-да! – и обещалась выходить на связь.
– Джентльмены, я вынужден сообщить вам преудивительную новость. Мне пришлось радикально пересмотреть свои взгляды на окружающую действительность.
– Портрет мужчины в спальне его преподобия?!
Следуя указаниям профессора, доктор приставил кол к груди графа напротив сердца. Тварь дергалась и извивалась, но вырваться не могла: сказывались ранения освященными пулями. К тому же с приближением рассвета вампир слабел на глазах. Он не просил пощады и не проклинал державших его людей. Казалось, граф вдруг утратил дар членораздельной речи. Тварь лишь хрипела и скулила, как раненая собака. От этих звуков мороз продирал по коже. Ван Хелзинг прочел краткую молитву на латыни – от нее граф зашелся в конвульсиях – и взмахнул молотом.