Буян, налившись злой краской, хмуро глянул на князя, хотел что-то сказать, но, встретившись с его взглядом, передумал, молча развернулся и в общей тишине зашагал к выходу. За ним поспешила выбраться из-за стола тучная боярыня, цветом лица напоминавшая спелую вишню.
К счастью, до начала мордобоя на повздоривших мальчишек в общей сутолоке никто особого внимания не обращал, а договорить им не дали, но тем не менее нельзя было полностью исключить, что их слова, многократно перевранные и преувеличенные, не дойдут до ушей того же Феофана или Иллариона. Так что Дмитрий, надо отдать ему должное, совершенно разумно не стал докладывать о причинах конфликта при всех.
– Ага… А ежели вот шагов за пятьдесят в мешок с зерном? Как? Не промажешь?
…Значит, теперь сотня на кону? Нет, не на кону – на аукционе. Купить сотню вряд ли кто сможет, но заплатить все равно должны все.
В довершение всех Мишкиных забот, дополнительной, но ожидаемой головной болью стал Ходок. Кормщик перепрыгнул на их ладью чуть ли не раньше Никифора и, с ходу отыскав в толпе отроков Роську, тут же сгреб его в объятия. Скупые мужские слезы, правда, не последовали, зато вполне отеческих, то есть весьма увесистых, подзатыльников поручик Василий огреб в полной мере. Что он при этом чувствовал, осталось его тайной, но улыбался он при этом не менее счастливо, чем сам Ходок.
«Ну да! Муж Варвары – первой ратнинской сплетницы. Знает даже то, чего не было, и, что примечательно, в мельчайших подробностях».