– На-ка вот, горло пополощи. – Матвей передал Мишке завернутый в тряпицу туесок с какой-то слегка маслянистой, пахнущей медом и травами горячей жидкостью. – И давай я тебе горло укутаю, в тепле его подержать надо. Ну и помалкивай, разве что шепотом, да и то не надо бы.
Черт побери, информация нужна как воздух, а с кого ее, спрашивается, стрясти?»
– Я сызмала к языкам способный, – затараторил Даниил, просительно заглядывая в глаза. – Почти всех на торгу разумею – и ляхов, и франков, и нурманов, даже сарацинов чуть-чуть. И читать могу по-гречески. А коли в самом деле возьмешь, так меня отец Феофан обещал и на других языках читать обучить! Говорит, у меня быстро получится.
– Костра не боишься? Верю. – Он увидел, как стремительно расширились Мотькины зрачки, парень непроизвольно дернулся назад, и только тут Мишка понял, что сейчас на Матвея глядит не боярич Лисовин, а Ратников. Эти-то совершенно не отроческие глаза немало пожившего, все понимающего и прошедшего через ад взрослого мужика на лице молодого сотника, а не возможное наказание и испугали парня по-настоящему. Но Мишке сейчас и требовалось пронять пацана, хоть до обмоченных порток, но чтобы дошло наконец, потому и менять ничего не стал. – А Юльку с Настеной тоже с собой на костер потащишь?
– Их! Именно их! – без околичностей выдал Мишка Роське, потерявшемуся от необходимости отвечать, хотя бы самому себе, на трудные и неприятные вопросы. – Думаешь, ты за веру Христову сегодня вступился? Нет! Ты СЕБЯ поставил превыше всех и в невежестве своем взялся судить, кто свят, а кто грешен. Ты СВОЕ против рода поставил, не задумавшись. А что бывает с народом, который раскололся внутри себя, знаешь? – Мишка сделал паузу, отметив про себя, что в горнице повисла напряженная тишина: присутствующие замерли в ожидании развязки. – Так какого хрена ты раскол среди СВОИХ вносишь?!