— Ты должен узнать, — сказал я. — И передать, что я здесь.
— Вот это я и хотел знать, — пробормотал он.
— Он вам понадобится! — шепнул он. — Да здравствует солидарность!
Этого я не знал. Впрочем, может быть, он и здесь, если еще жив.
— Я знаю, Иосиф. Тогда не будем больше говорить об этом. Никогда.
Это была странная ночь. Голоса понемногу затихали. Старухи, изредка просыпаясь, принимались плакать и снова погружались в сон, как в черную бездну. Постепенно гасли свечи. Елена спала, положив голову мне на плечо. Сквозь сон она тихо говорила со мной. То был лепет ребенка и шепот возлюбленной — слова, которые боятся дневного света и в обычной, спокойной жизни редко звучат даже ночью; слова печали и прощания, тоски двух тел, которые не хотят разлучаться, трепета кожи и крови, слова боли и извечной жалобы — самой древней жалобы мира — на то, что двое не могут быть вместе и что кто-то должен уйти первым, что смерть, не затихая, каждую секунду скребется возле нас — даже тогда, когда усталость обнимает нас и мы желаем хотя бы на час забыться в иллюзии вечности.