— Тебе, конечно, нельзя выходить, — сказала она.
— Она больше не могла вынести боли, господин Шварц, — сказал я осторожно.
Я встал, стараясь перехватить ее взгляд. Кивнуть ей я не решился. Вокруг было еще слишком много людей, а в церкви на все обращают внимание.
— Я еще десять минут буду в лагере, — сказал я. — Я приду еще раз, чтобы узнать.
— Боже мой, Иосиф, — сердито сказала Елена, — ты и в самом деле не изменился. Ты стал еще большим педантом.
Она не желала больше ничего нового. Она ни во что не верила. Смерть, которая ее грызла, уже не хотела уйти. Она расправлялась с ней, как вивисектор, который наблюдает, что произойдет, если изменить или разрушить еще один орган, потом еще один, еще одну клетку, потом еще одну. Болезнь играла с ней в чудовищный маскарад, как мы некогда, наряженные в чужие костюмы в маленьким замке. И порою на меня из глазниц пылающим взглядом смотрел то человек, который меня ненавидел, то другой, сдавшийся и обессиленный, то еще один — беспощадный, несгибаемый игрок. Иногда это была просто женщина, сломленная голодом и отчаянием, или человек, у которого не было никого, кроме меня, чтобы вернуться из мрака, и который был безмерно благодарен за это, терзаемый страхом перед уничтожением.