– Говорю же вам, что когда я был у Кощея, то царевна прямым текстом объявила мне, что пришла сюда добровольно, замуж хочет и полна решимости своей искренней любовью исправить закоренелого преступника, вернув его на путь праведности. Короче, шиза!
Ну что тут скажешь? Меня с её наливки едва опять навзничь не уложило, алкоголь же всё-таки. Поэтому я весьма смутно помню, как меня одели в мою милицейскую форму, вывели во двор, уложили на солому в телегу и засыпали сверху ароматным сеном. В ногах у меня угнездилась Баба-яга, младший напарник взялся за вожжи, и рыжая кобыла тряской рысью повезла всю нашу слаженную опергруппу через весь город на царский двор.
– А вот туда ещё раз нос сунешь, я тя сама в угол поставлю, – перебивая меня, вставила бабка. – Иди-кось, делом займись. Мне тут Никиту Ивановича хоть ужином покормить надобно. Дуй давай, покуда не передумали! Ох, чую я, поторопилися мы с твоим прощением…
Наш младший сотрудник кивнул, почесал в затылке и как-то не особо резво попрыгал ко мне.
– Сядьте чуть правее, там коврик, будет удобнее, – гостеприимно предложил я, пожав плечами. – Хорошо, теперь ответьте на пару вопросов.
– Дык я же с горя великого, за русский народ радеючи и по славе государства любимого страдаючи, крепостью духа исполнился, Господу Богу помолился, да и… на кладбище побёг! Туда, где за оградою, в земле неосвящённой, душегуб Никитка-участковый покоится. И чего ж энто я там вижу, а?!