Одного взгляда, брошенного на часы, хватило, чтобы понять — безбожно рано. Не было ещё семи! Между тем, гитара настаивала, что день начался.
Юрка разбудил меня около четырёх — я проспал всего часа четыре. За окнами была тишина (ни единая птичка ещё не чирикала) и густой туманище, липнувший к окнам. Я обалделым рывком сел в постели и уставился на моего двоюродного, выпустившего моё плечо. Похоже, он и не ложился — во всяком случае, одет был точно так же, как во время нашего расставания вечером, губы припухли (нижняя посередине немного кровила), а под глазами было слегка помечено синим.
— Грушёвник Назаровой… В честь нашей Ольки, она первая его раскушала… Как раз сейчас созревает… Сорвать ещё?
— Или пороховым ускорителем, — напомнил я. — А он как раз не слишком‑то и большой. Сюда прилетел с катапульты, отсюда взлетел с ускорителем, а наверху его отцепил и бросил.
…Мальчик и пёс сидели на берегу океана.
— А ваш Юрка… — я помедлил, — он тоже хочет?..