— У вас есть мать? — Юрка говорил суховато, деловито. Девчонка оглянулась на причал, где мальчишки уже, кажется, устроили морской бой со щепками вместо кораблей.
— А оно около тебя не скисло? — уточнил я. Мне хотелось молока, кваса не хотелось, но не просить же у него налить стаканчик… Сашка засмеялся и промолчал. Юрка между тем расстегнул куртку и опять с хорошей улыбкой принял у вошедшей девчонки поднос, на котором лежали полкаравая хлеба и большой кусок нарезанной пластинками ветчины — плотной, белой, наполовину — из полупрозрачного розового мяса, тут и там — в тмине и давленом чесноке. И две кожаные кружки.
Но сейчас мы сидели с тётей Линой на кухне, и я не ощущал себя манекеном. Не ощущал, хотя и поймал себя на том, что машинально всё делаю именно так, как заучил натвердо ещё лет в пять. «По правилам хорошего застольного тона». Кстати, похоже, тёте это нравилось, но вот её одобрительный взгляд, кстати, меня почему‑то совершенно не раздражал.
— Здравствуй, малОй, — не обманув моих ожиданий, сурово скрипнула бабуля, а потом долго смотрела мне вслед. Думать так не очень хорошо, но она мне чем‑то показалась похожей на ту жабу. Ну, не в плохом смысле, если вы поняли.
— Не ожидал? — спросил Юрка тихо, поймав мой взгляд.
Мне стало самому неприятно от этих слов. Я много раз возмущался тем же, чем Юрка. Но ведь эти слова, как ни крути, были правдой. И к нему она была ближе, чем ко мне. Нет, я никого не затаптывал за жвачку — я её просто жевал. Затаптывала моя… моя мать. Я жевал. А это, наверное, ещё хуже.