Негромкий, но отчётливый стук в дверь заставил меня подскочить на скамейке — казалось, что постучали по дереву рядом со мной. Странная в этом доме акустика; я вспомнил, что вместо звонка у входной двери висел на цепочке солидный резной молоток.
— Десятки наших ровесников ломают себе шеи каждый день в сто раз более глупо. Вообще бессмысленно. На этом фоне возможность сломать шею за высокие идеалы — почти счастье.
…Большое помещение — метров пять на пять, не меньше — освещали висящие под потолком в ряд посередине четыре сильных лампочки «дневного света». Это освещение казалось диковатым, потому что в остальном могло показаться, что мы шагнули в какую‑нибудь корчму из исторического фильма: справа от входа — большая «русская» печь, слева — электроплита для готовки и кран с водой, а так же небольшой столик, на котором — к моему удивлению — стояла небольшая модерновая дровяная печурка с подключенным к ней… ноутбуком. Вдоль стен — широкие лавки, вделанные в стены, посередине — одним концом почти у двери, другим — у дальней стены — длинный широкий стол со скамьями по обеим сторонам. Стол пустовал. Почти.
Когда они примолкли на секунду, а потом направились в мою сторону, я мысленно тяжело вздохнул, хотя и остался неподвижен. Пять человек. Мои ровесники. Тупые, но крепкие, будущая надежда любой избирательной кампании, так сказать. Даже если из магазина выскочит Роман (а я почему‑то был уверен, что он выскочит) — могут навешать обоим. Запросто.
До самого пробуждения мне снились дирижабли.
— Давай, — я принял колун. — Только я никогда не колол.