Тысяча девятьсот шестнадцатый год начался грандиозными морскими сражениями. Десятого февраля пушки дредноутов загремели в Средиземном море.
— Чего орешь? Какой тебе германец? Казаки это!
До машины отсюда было довольно далеко, однако я решил пройтись. Высоко в небе медленно плыл самолет. Ну, по местным меркам высоко, поскольку звука мотора почти не было слышно. Наверное, пассажирский. Регулярные рейсы из Санкт-Петербурга в Москву и обратно летают уже лет десять. Да и по всей стране рейсов хватает. Надо же было куда-то девать тысячи подготовленных в войну пилотов — вот и озаботились. Впрочем, авиация сейчас на подъеме — и военная, и гражданская. В том числе и на флоте. Несмотря на то что здесь не было никаких Вашингтонских соглашений и дредноутная гонка продолжалась, хотя и несколько снизила темп, я жесткой рукой задавил всякие предложения строительства для флота новых линкоров. Только на продажу. Японцам там или южноамериканцам. Это да, этим строили. А для нашего флота в истекшие десять лет строили мало. Более того, и сам флот после войны максимально урезали. Ну, как и армию…
— Все равно это останется твоим личным состоянием. Тут как у супругов: все, чем они владели до того, как сочетались браком, является их личной собственностью, и второй супруг претендовать на это не может. Так что… Да, начиная с тебя уже никто не сумеет сделать русских императоров ничего не значащими марионетками. Даже если очень захочет этого…
Да и вообще самолетов с пулеметами у немцев, по сравнению с нами, было слишком мало. Магнитогорский завод уже собирал по пять самолетов в день, а три остальных добавляли к этой цифре еще по одному самолету на завод. Всего с начала войны наши военно-воздушные силы получили уже более восьмисот боевых самолетов. И это не считая тех, что уже имелись в войсках перед началом войны. Так что, хотя около четырех десятков самолетов к настоящему времени были потеряны, по авиации мы пока превосходили немцев как в численном отношении, так и в техническом. Да и не только немцев. У союзников с боевой авиацией дело также обстояло очень плохо. Мои усилия по максимальному предотвращению возможности заранее, еще до начала войны, увидеть в самолете эффективное средство вооруженной борьбы, слава богу, принесли свои плоды — всем, кроме нас, приходилось начинать с ноля, и пока у нас еще сохранялась в этой области приличная фора. Вот почему за десять дней практически все немецкие самолеты, осуществлявшие разведку и прикрытие наступающих войск, были уничтожены. А многие их конные части, на которые возлагалась разведка на земле, были нейтрализованы нашими кавалеристами, и немецкие пехотные дивизии к моменту подхода ко второй линии русских укреплений имели заметно снизившиеся возможности для разведки. Потому они почти трое суток пребывали в неведении о том, что это уже мощная оборонительная линия, а не очередные позиции русских эскадронов и кавполков, с которыми приходилось иметь дело всю предыдущую неделю. То есть кое-какой результат мощно оборудованная позиция, которую войска строили почти два месяца, все-таки нам принесла.