— Что такое теперь человек — шинель да винтовка? Нет, это не так… Я бы черт знает чего хотел! Да вот — сам не знаю чего… Станешь думать: ну, воз денег? Нет. Во мне человек страдает… Тем более такое время — революция, гражданская война. Сбиваю ноги, от стужи, от ран страдаю — для своего класса, сознательно… В марте месяце пришлось в сторожевом охранении лежать полдня в проруби под пулеметным огнем… Выходит, я герой перед фронтом? А перед собой — втихомолку — кто ты? Налился алкоголем и, в безрассудочном гневе на себя, вытаскиваешь нож из-за голенища…
Тогда Сорокин понял всю огромную важность известия, всю изумительную судьбу свою, оттиснутую точками и линиями на узкой полоске бумаги, извивающейся в пальцах начштаба. Он быстро оправил штаны, накинул черкеску, пристегнул кобуру, шашку.
Катя, у которой слипались глаза, покивала, подтверждая, что удивлена.
— Ага! Ложатся! — крикнул Телегин. — Нервы не выдержали, желторотые! Смотри, смотри — ложатся цепи… Иван Степанович, беги, Христа ради, скажи посерьезнее, только бы не стрелять… Без моего приказа ни одного выстрела.
Партнеры вернулись к столу, но играть не хотелось. Екатерина Алексеевна старшая сдержанно вздыхала. Василий Васильевич, сдвинув густые брови, рисовал мелом на сукне маленькие виселицы и чертиков. Князь подсел на диван к Екатерине Алексеевне младшей, она расцвела и опустила вязанье. Подрыгивая ногой, он стал рассказывать про то, что здесь, разыскал необыкновенную гадалку и хочет привезти ее к Антону Ивановичу.