— А вот я вас сейчас кнутом отсюда… Каки таки порядки — по ночам песни петь…
— Ты не смеешь так говорить! Не смеешь. Она не умрет.
— А вот это, Даша, мне никто не мог объяснить — для чего это, но я все-таки взял.
Боец открыл глаза, мутноватые от сонной скуки. Нос у него был мягкий, несерьезный. Он посмотрел на Соколовского — на лицо, на одежду, на сапоги, потом так же — на Телегина. Комиссар нетерпеливо придвинулся к нему.
— Послушайте, моя милая, — вслух проговорила Даша, открывая глаза, — вы — девственница, друг мой, у вас просто несносный характер…
— Ничего, спасибо, Афанасий Афанасьевич, все на том же месте горюю.