— Вот эта? — вдруг спросил Махно, показывая ему фотографию.
— Там… Черт его знает… В кабинете, на ковре.
В странах начинался голод. Жизнь повсюду останавливалась. Война начинала казаться лишь первым действием трагедии.
Телегин был в восторге не столько от предстоящей постановки «Разбойников», сколько от того, что Даша наконец нашла работу, увлечена ею, бегает, суетится, разговаривает с красноармейцами, сердится, иной раз плачет от досады и теперь уже не вернется (как ему в простоте душевной казалось) к напряженной сосредоточенности на одних своих переживаниях.
— Думаю я о вас, Дарья Дмитриевна, дикости в вас мало, цепкости мало, а цивилизация-то поверхностная, душенька… Яблочко вы румяное, сладкое, но недозрелое…
— В гостиной на турецком диване, если будет коротко, подставим кресла, — сказала Даша.