— Врешь, последние три полагается с оттяжкой.
— Катюша, понимаешь, — приговорили к расстрелу!
— «Я хочу в Москву», — насмешливо повторил Яков. — А я хочу спасти вас от расстрела.
— Иван, я решил теперь же поговорить с тобой, чтобы не создавать для тебя завтра неловкости.
— Тише, — сказал телеграфист, — катят, дьяволы.
Ох, и крепок был народ! Чего только не вынесли за эти годы: и царские мобилизации, когда, уже под конец, начали брать пятидесятичетырехлетних, и пахать пришлось одним женщинам; где-нибудь на севере баба и справляется с одноконной сохой, — в этих местах пахали чернозем тяжелым плугом на двух, а то и на трех парах волов; женщины до сих пор вспоминали эту осень. Много народу умерло от испанки. Село горело два раза. Не успели мужчины вернуться с мировой войны, — начались красновские мобилизации, тяжелые поборы и постои казачьих сотен. Казаки — известно — легки на руку. Кажется уж — свой, кум любезный, а сел казак в седло, и он уж — казак не казак, если, проехав по улице, не подденет на пику пробежавшего поросенка. Все это осталось позади. Теперь власть была своя, недоимки похерены, земельки прибавлено, — народ хотел погулять без оглядки.