Сейчас же, отделившись от колеса орудия, к Ивану Ильичу с другой стороны подошел Латугин.
— Видел? Видел? — проговорил он, задыхаясь. — Это Распутин.
«Тащись, тащись, покуда не переедут колесами… Писал стишки, соблазнял глупеньких женщин… Взяли тебя и вышвырнули, — тащись на закат, покуда не упадешь… Можешь протестовать, пожалуйста. Протестуй, вой… Попробуй, попробуй, закричи пострашнее, завой…»
— Двух кабанов, — мало тебе? — стадо кабанов тебе подарим… Перестань народ смущать…
Она затрясла головой. Бинт покатился с ее колен, размотался, она опять принялась его скручивать. У нее были легкие движения, — должно быть, совсем еще молоденькая… И ведь какая опытная! Сколько ни силился Иван Ильич, всмотреться в нее, сумерки сгущались, и теперь только неясно различался ее холщовый халат и косынка, закрывающая плечи, как у сфинкса.
— Нет, не считаю, — тихо и твердо ответил Иван Ильич.