– Во-первых, я понятия не имею, где она сейчас, – со злорадным торжеством заявил он, мысленно благословляя свою возмутительно непрофессиональную, музыкальную интуицию, не пустившую его в аэропорту броситься за Айей в толпу пассажиров. – Даже не знаю, в какой она стране. У меня нет ни телефона ее, ни электронной почты. Мы расстались… К вашему сведению, – добавил он, через столик подавшись к Шаули, – она не вполне нормальна! Она одержима постоянной переменой мест. И никто, даже она сама, не знает, в какой момент ей захочется сорваться и исчезнуть.
Но она не дала себе труда подумать – и потому оцепенела от ярости, когда Фридрих наградил ее полновесной затрещиной. Эта затрещина горела на ее щеке дней пять – так Айе казалось. И дело не в том, что он поднял на нее руку – подумаешь, оплеуха: к тому времени ей доводилось и раздавать, и получать вполне чувствительные удары, кисейной барышней она не была, а уж недотрогой ее бы никто никогда не назвал. Что могло ее удивить или задеть после трехдневной комы в бразильском госпитале?
Как бы там Габриэла ни лелеяла свои хотения, Леон больше не собирался с ней сталкиваться.
Адиль улыбнулся, покачал головой, подумал. Бывало, прежде чем ответить, он застывал на мгновение, как бы прислушиваясь к мыслям и намерениям: стоит или не стоит говорить. Умен был и осторожен чрезвычайно.
Затем легко вскочил и сам направился к выходу.